Ирония судьбы: за что в СССР расстреляли автора песни «Я спросил у ясеня»

Иногда можно годами слушать какую-то песню и ничего не знать про ее автора. А ведь порой за произведениями, которые мы любим, скрываются настоящие трагедии. Например, фанаты главного советского новогоднего фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!» (6+) наверняка помнят песню «Я спросил у ясеня», но почти никто не назовет имя ее создателя. Всё потому, что в СССР сделали максимум, чтобы стереть из истории фамилию Владимира Киршона.

Владимир Киршон родился в Санкт-Петербурге в семье адвоката и фельдшера, оба его родителя были меньшевиками и сторонниками революции. Но в феврале 1917 года, когда она произошла, семья решила переехать в Кисловодск. Там, закончив гимназию, в возрасте всего 16 лет парень пошел добровольцем в Красную армию. Киршон служил на бронепоезде: подносил снаряды в бою, иногда заменял связиста и писаря.

В 1920 году Киршона демобилизовали, и он приехал в Москву. Там молодой человек вступил в партию, ходил на выступления Луначарского и Ленина и начал учиться в партийном институте. Тогда же он стал писать свои первые пьесы и песни, в которых прославлял социализм.

Но партийная карьера Киршона в тот момент продвигалась намного успешнее творческой. В Ростове-на-Дону, куда он попал по распределению после института, Владимир стал одним из организаторов ростовской ячейки РАПП — Российской ассоциации пролетарских писателей. Кроме того, он наладил выпуск журнала «Лава», в котором печатался известный советский писатель Александр Фадеев.

В 1925 году Киршон получил высокую должность уже в московском РАППе и навсегда перебрался жить в столицу.

Когда Киршон достиг высоких административных должностей, он стал известен и как драматург. В 1928 году его пьесу «Рельсы гудят» поставили одновременно в Москве и Ленинграде, и автора стали хвалить в газетах.

— Впервые на сцене так полно и так удачно показано живое дело хозяйственного строительства и весь его пафос, — писал один из рецензентов пьесы Киршона.

Другое его произведение под названием «Ржавчина» ставили и за пределами СССР: в Норвегии, Франции, Германии, Англии, Чехословакии, Японии... И даже в США, о чем раньше ни один советский драматург не мог и мечтать. Правда, пьеса, агитировавшая за советский строй, смогла попасть только на те сцены, где главными режиссерами были единомышленники Киршона.

А на родине Киршона с каждым годом любили всё больше. Хвалебные рецензии на его постановки выходили в «Правде» и «Литературной газете», а один из номеров журнала «Театр и драматургия» был полностью посвящен творческому пути писателя.

Добившись успеха в творчестве и завоевав авторитет в РАППе, Киршон стал обрушиваться с критикой на многих коллег по цеху. На писательских собраниях выслушивать упреки Киршона приходилось Зощенко, Пришвину, Алексею Толстому. Раздражал драматурга и Булгаков. В его пьесе «Бег» Владимир увидел «лицо классового врага» и «наступление буржуазного крыла драматургии». А на съезде партии в 1930 году писатель присоединился к «проработке» известного философа Алексея Лосева.

— За такие оттенки философии надо ставить к стенке! — прокричал Киршон в ответ на попытки некоторых членов съезда защитить Лосева.

Писал Киршон и доносы. В них встречаются фамилии поэта Безыменского, членов РАПП Панферова и Либединского, и даже Фадеева, которому писатель помогал в начале карьеры.

Драматург не только участвовал в травле других писателей, но и присоединялся к призывам расстрелять в прошлом виднейших большевистских деятелей. Например, в 1936 году он подписал коллективное письмо советской интеллигенции, требовавшее скорейшей расправы над обвиненными в троцкизме Зиновьевым и Каменевым.

При этом некоторые знакомые Киршона отзывались о нем очень даже положительно. Например, актриса Клавдия Пугачева.

— Он много помогал товарищам материально и никогда никому об этом не говорил. Многие обращались к нему с различными просьбами, и в своем кругу я не помню случая, чтобы он оставил самую незначительную просьбу без внимания. Киршон был блестящим оратором, он хорошо говорил, но он же умел и выслушать человека, обладал способностью сразу правильно понять и помочь ему, — писала Пугачева в своем дневнике.

В начале 1930-х Киршон начал вести переписку с главой государства. У Сталина драматург просил совета для своих произведений, а иногда просто доносил на тех, кто создавал ему проблемы.

— Я прошу Вашей поддержки в одном вопросе, крайне остром для меня. Дело в том, что по указанию товарища Хрущева в театре МОСПС снята и запрещена к постановке моя пьеса «Город Ветров», которая в свое время уже шла в этом театре и других городах Союза, — рассказывал Киршон Сталину в одном из писем.

Ответы от Сталина если и приходили, то довольно сухие и короткие. Так, Киршон спросил у него, как лучше изобразить идеологических врагов в своей новой постановке.

— Мой совет: действовать по собственному усмотрению и не требовать «указаний» от меня. И. Сталин, — говорилось в обратном письме.

По легенде, в 1931 году, во время одной из встреч Сталина с писателями, Киршон набрался смелости и спросил у вождя, что он думает о последней постановке драматурга — «Хлеб». Киршон знал, что Сталин посмотрел ее накануне.

— Не помню! — отрезал вождь. — В 13 лет посмотрел «Коварство и любовь» Шиллера — помню. А ваш «Хлеб» не помню.

Однако этот отзыв Сталина не похоронил карьеру Киршона, и еще несколько лет он с успехом ставил свои произведения. В 1934 году его «Чудесный сплав» одновременно играли в пяти столичных театрах. А через два года он сочинил, как оказалось, свою последнюю пьесу — «Большой день». Для одной из сцен Киршон придумал стихи, которые положил на музыку молодой Тихон Хренников — в 1948 году он возглавит Союз композиторов СССР.

Песня называлась «Я спросил у ясеня». Среди тех, кому она понравилась, был маленький Эльдар Рязанов — будущий великий советский режиссер. В 1975 году он включил ее в свой фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!», и благодаря этому песня стала всенародно известной.

Но Киршон этого не застал. В 1937 году над ним резко стали сгущаться тучи — в тот момент на его друга, первого руководителя НКВД Генриха Ягоду завели уголовное дело, и драматург тоже стал подозреваемым. Не лучше дела складывались и у другого товарища Киршона, тоже члена РАППа, Леопольда Авербаха.

В апреле 1937 года Киршона обвинили в троцкизме. Очень скоро его выгнали из партии и Союза писателей, а 29 августа арестовали.

Из тюрьмы Киршон стал писать Сталину, надеясь, что вождь заступится за драматурга.

— Родной товарищ Сталин, сейчас все опасаются не разоблачить врага, и поэтому меня изображают врагом. Ведь Вы же знаете, что это неправда. Не верьте всему этому, товарищ Сталин! Помогите мне вырваться из этого страшного круга, дайте мне любое наказание. Полученный мною урок никогда не пройдет даром, — умолял писатель в письмах к главе государства.

Но на этот раз никто не ответил. 28 июля 1938 года Киршона расстреляли, а его пьесы исчезли из театров.

Большинство из тех, кого драматург травил на литературных собраниях, пережили его и, в отличие от Киршона, остались в истории. А Булгаков еще и нашел изящный способ отомстить своему обидчику. Он намеренно сделал похожими на Киршона двух своих персонажей — Иуду из «Мастера и Маргариты» и Полиевкта Эдуардовича из рассказа «Был май». Первый — беспринципный и готовый на всё ради денег предатель, а второй — бездарный писатель, пафосно поучающий своих коллег.

Как оказалось, не лучше о Киршоне думали и его друзья — например, его коллега по драматургическому цеху Александр Афиногенов.

— Киршон — это воплощение карьеризма в литературе, — рассказывал Афиногенов. — Полная убежденность в своей гениальности и непогрешимости. Он мог держаться в искусстве только благодаря необычайно развитой энергии устраивать, пролезать на первые места, бить всех своим авторитетом, который им же искусственно и создавался.

Киршона посмертно реабилитировали в 1955 году, но популярности ему это не прибавило. Кое-какой успех у новой публики имела пьеса «Чудесный сплав», но и ее со временем перестали ставить. Поэтому сегодня Владимира Киршона знают, в основном, только большие фанаты фильма «Ирония судьбы».